Содержание

Все как по нотам, как по нотам:
Привести бы все в систему ...
Все эти солнечные маки июньским днем.
Так хрупок день – сосуд скудельный.
Всё исчезнет – только дунь –
Шито белыми нитками наше житье.
Но душе нельзя без корма.
Все угасает, чтоб вновь озариться,
Из дома выносили мебель.
А за последнею строкой –
Этот сладостный недуг,
Засилье синевы и трав,
Еще немного все сместится –
Опять мы днем вчерашним бредим,
Когда отчетливы приметы
Чьи-то руки взметнулись над стылой водой.
Когда тону и падаю, не видя дня другого,
Что за жизнь у человечка:
Хоть кол на голове теши –
Мой любимый рефрен: «Синь небес, синь небес».
Ты кто, смятенная душа,
И через влажный сад, сбивая дождь с ветвей,
Ну вот и мы снесли свои пожитки
Пью этот воздух натощак,
Дней разноликих вьется череда,
Жизнь побалует немного –
Коль поглядеть, когда рассвет,
Писал, не покладая рук,
И говорим о том, о сем

* * *

Все как по нотам, как по нотам:
Знобит листву перед отлетом,
А нот осталось «ля» да «си»,
А дальше ... Господи, спаси.
Спаси, помилуй, дай мне голос,
Чтоб ноту тонкую, как волос,
Продлить, проплакать, протянуть,
В неведомый пускаясь путь.

* * *

Привести бы все в систему...
На одну больную тему
Вариаций целый рой...
Мудрено ль пройти сквозь стену
Одержимому игрой,
Одержимому, чьи руки
Извлекать способны звуки
Из бездонной тишины.
Вечной радости и муки
Знаки бегло прочтены,
И мотив неуловимый
Растекается лавиной,
И вскипает, все круша...
Ты алкала доли львиной,
Ненасытная душа.
Так бери, покуда льется,
Из незримого колодца
Черпай, черпай и рыдай,
И дыши пока дается
Этот праздник, этот рай.

* * *

Все эти солнечные маки июньским днем.
Все эти явственные знаки, что мы живем.
И что с того, что жить дано нам от сель до сель? –
Дана и эта с тихим лоном река - купель.
Ни чуждых благ, ни чуждой муки, ни чуждых вод –
Объять бы то, что прямо в руки само плывет.
Не преступить ничьих владений и жить, поправ
Лишь листьев зыблемые тени да стебли трав.

* * *

Так хрупок день – сосуд скудельный.
И, бредя далью запредельной,
Летят по небу облака.
Хоть ощутима твердь пока,
Но ей отпущен срок недельный.
И с талым льдом сойдет на нет
Все то, под чем таятся хляби,
И будет вешней водной ряби
Неуловим и зыбок цвет.
По шалым водам поплывут
Жилища, изгороди, щепки,
И облака невнятной лепки.
И распадется наш уют.
И сгинут кровля и порог.
Взамен устойчивой опоры
Придут текучие просторы
Без верной меты, без дорог.

* * *

Все исчезнет – только дунь –
Полдень, марево, июнь,
Одуванчиково поле,
Полупризрачная доля
Жить вблизи лесов, полей,
Крытых пухом тополей.

* * *

Шито белыми нитками наше житье.
Посмотри же на странное это шитье.
Белой ниткой прошиты ночные часы.
Белый иней на контурах вместо росы.
Очевидно и явно стремление жить
Не рывками, а плавно, не дергая нить.
Шито все на живульку. И вечно живу,
Опасаясь, что жизнь разойдется по шву.
Пусть в дальнейшем упадок, разор и распад.
Но сегодня тишайший густой снегопад.
Белоснежные нитки прошили простор
В драгоценной попытке отсрочить разор,
Все земное зашить, залатать и спасти,
Неземное с земным воедино свести.

* * *

Но душе нельзя без корма.
Коль ничтожна пищи норма
И дана сухим пайком,
Все, что нужно для прокорма,
Сыщет бедная тайком.
И найдет, подобно птице,
Два глотка живой водицы,
Вечной радости зерно,
Вечной истины крупицы
Там, где глухо и черно.

* * *

Все угасает, чтоб вновь озариться,
Все процветает, чтоб вновь разориться,
Все зачинает, чтоб вновь погубить...
Ангел мой ласковый, дай долюбить.
Разве затем и закаты, и зори,
Дробь соловья и черемухи море,
Дней разномастных несметную рать
Ты подарил, чтобы все отобрать?

* * *

Из дома выносили мебель.
Качалось зеркало. И в небе
Зеркальном плыли облака.
Носили мебель, и рука
Невольно дрогнула. Качнулось
Земное бытие. Очнулась
Душа и тихо поплыла
Из тех пределов, где была.
И с нею вместе все поплыло.
И ни пристанища, ни тыла –
Лишь хрупких сонмище зеркал.
Но не свободы ли алкал?
Так слушай жизни голос ломкий,
Бесстрашно двигаясь по кромке
Надежды, радости, пути,
Не чая выжить и дойти.

* * *

А за последнею строкой –
Размах, раздолье и покой
Страницы. За последним шагом –
Просторы с речкой и оврагом.
И за прощальным взмахом рук –
Рассвет, и разноцветный луг,
И ливень. За предсмертным стоном
Весь мир, звучащий чистым тоном.

* * *

Этот сладостный недуг,
Это вечное стремленье
Обладать лучом и тенью
И принять в ладони звук.

Хрупок звук, пуглива тишь.
Не постичь твоих созвучий.
Жизнь моя, томя и муча,
Для чего ты так звучишь?

Для чего твои цвета,
Переливы, звоны, краски,
Коли вовсе нет развязки,
Лишь томленья маета,

Лишь прерывистость речей,
Бренных маков полыханье,
Хрупкой бабочки дыханье
И скольжение лучей?

* * *

Засилье синевы и трав,
И ветер, веткой поиграв,
Стихает сонно.
И все вокруг – чудесный сплав
Того, что сгинет, прахом став,
И что бездонно.
И даже малый лепесток –
Итог явлений и исток.
И жизнью бренной
Мы вносим свой посильный вклад
В не нами созданный уклад
Земли нетленной.
А вся земля белым-бела,
Роняют пух свой тополя,
И меж стволами,
Покинув бренные дела,
Летают души и тела,
Шурша крылами.

* * *

Еще немного все сместится –
Правее луч, южнее птица,
И станет явственнее крен,
И книга поползет с колен.
Сместится взгляд, сместятся строчки,
И все сойдет с привычной точки,
И окажусь я под углом
К тому, что есть мой путь и дом,
К тому, что есть судьба и веха.
Как между голосом и эхом,
Так между мною и судьбой
Возникнет воздух голубой,
Мгновенье тихое, зиянье,
Пугающее расстоянье.
И тех, с кем жизнь текла сия,
Едва коснется тень моя.

* * *

Опять мы днем вчерашним бредим,
Тем, что неслышим и незрим,
Минувшее сквозь память цедим,
Минувшего вдыхаем дым,
И в то, что ливнями размыто,
Ветрами порвано в клочки, –
Во все, что жито-пережито,
Глядим, как в темные зрачки:
И блещут высохшие реки,
Давно угасший луч игрив,
Пока не опустились веки,
Зрачки бездонные прикрыв.

* * *

Когда отчетливы приметы
Того, что стар и одинок,
Пиши чеканные сонеты,
Сонетов царственный венок.
Когда дела идут к закату
И руки скованней в кистях,
Играй воздушную сонату
Прозрачной формы в трех частях.

* * *

Чьи-то руки взметнулись над стылой водой.
Как бы дело не кончилось страшной бедой;
Как бы кто-то в отчаяньи или в бреду
Не пропал в зачарованном этом пруду.
Сбереги его душу, Господь, сбереги ...
По осенней воде разбежались круги ...
Чьи же руки вздымались? И голос был чей?
И кому целый лес запылавших свечей?

* * *

Когда тону и падаю, не видя дня другого,
Хватаюсь за соломинку – за призрачное слово.
Шепчу слова, пишу слова то слитно, то раздельно
Как будто все, что названо, уже и не смертельно;
Как будто все, обретшее словесное обличье,
Уже и не страдание, а сказочка и притча.
И я спасусь не манною, летящей легче пуха,
А тем, что несказанное поведать хватит духу.

* * *

Что за жизнь у человечка:
Он горит, как Богу свечка.
И сгорает жизнь дотла,
Так как жертвенна была.

Он горит, как Богу свечка,
Как закланная овечка
Кровью, криком изойдет
И утихнет в свой черед.

Те и те и иже с ними;
Ты и я горим во Имя
Духа, Сына и Отца –
Жар у самого лица.

В толчее и в чистом поле,
На свободе и в неволе,
Очи долу иль горе –
Все горим на алтаре.

* * *

Хоть кол на голове теши –
Все улыбаешься в тиши.
Тебе – жестокие уроки,
А ты рифмованные строки.
А ты – из глубины души
Про то, как дивно хороши
Прогулки эти меж кустами
Ольхи. Твоими бы устами...

* * *

Мой любимый рефрен: «Синь небес, синь небес».
В невесомое крен, синевы перевес
Над землей, над ее чернотой, маетой.
Я на той стороне, где летают. На той,
Где звучит и звучит мой любимый напев,
Где земля с небесами, сойтись не успев,
Разошлись, растеклись, разбрелись, – кто куда...
Ты со мною закинь в эту синь невода,
Чтобы выловить то, что нельзя уловить,
Удержать и умножить, и миру явить.

* * *

Ты кто, смятенная душа,
И кто тебе велит скитаться
Средь лип и кленов, и акаций,
Дорожным гравием шурша.

Велит без устали шептать
Невнятные чудные речи,
Ладонь незримую на плечи
Кладет, ведя и вкось и вспять.

Кто эту сладость, боль – Бог весть –
Придумал для тебя, чтоб снова
Всего лишь немощное слово
Ты смог в итоге произнесть,

Придумал вдохновенья дрожь.
Ведь то, что мнится мессой строгой,
Быть может, песенкой убогой
Спустя мгновенье назовешь.

Но твой еще восторжен лик,
И, может, суть всего явленья
Вот этот – то ли озаренья,
То ль помраченья краткий миг.

* * *

И через влажный сад, сбивая дождь с ветвей,
Через шумящий сад, где вспархивает птица,
Бежать вперед, назад, вперед, левей, правей,
Вслепую, наугад, чтоб с кем-то объясниться...

Что, кроме бедных слов, останется в строках?
Твержу: «Затменье, бред, безумие, затменье...»
Сладчайшая из чаш была в моих руках,
И ливня и ветров не прекращалось пенье.

Лишь тот меня поймет, кто околдован был,
В ком жив хотя бы слог той повести щемящей,
Кто помнит жар и лед, кто помнит, не забыл,
Как задохнуться мог среди листвы шумящей.

* * *

Ну вот и мы снесли свои пожитки
В огромный дом, где было все в избытке
Еще до нас, где гибли и цвели,
В любви клялись и клятву нарушали,
Впадали в ересь, берегли скрижали
И верили, что лучшее вдали.
Но что нам тяжкий опыт всех веков
И знание иных тысячелетий,
Когда мы снова не находим слов
И немы, точно первые на свете,
Перед лицом и счастья, и утрат.
И в доме, что Овидий и Гораций
Воспели и оплакали стократ,
Как браться за перо? И как не браться?

* * *

Пью этот воздух натощак,
По капле на желудок тощий...
Он окружен прозрачной рощей,
Весенней рощей – мой очаг.
Глаза открою – птичий гам,
И по мгновениям летящим
Веду движением скользящим,
Как пальчиком по позвонкам.
Ни кистью, ни карандашом,
А только оголенным нервом
Соприкасаюсь с мигом первым,
Где тайна бродит нагишом.

* * *

Дней разноликих вьется череда,
Приходит срок – пустеют города
Улыбок, встреч и долгих разговоров,
Согласья тихого и молчаливых взоров.
Но я земли не уступлю ни пяди
В том нежилом и опустевшем граде,
И не сожгу его, и не разрушу,
И ничего, что было, не нарушу.
Он будет мною охраняем свято.
Я помню краски каждого заката,
Я буду приходить туда в мечтах,
Распугивая оголтелых птах,
За долгий срок привыкших к запустенью,
И, наклоняясь к каждому растенью,
Касаться лепестков в знакомых крапах
И медленно вдыхать забытый запах.

* * *

Жизнь побалует немного –
Я хочу и дальше так:
Чтоб светла была дорога,
Чтоб незыблем был очаг,
Где желанна и любима,
Где душа легко парит,
Где под окнами рябина
Чудным пламенем горит.

* * *

Коль поглядеть, когда рассвет,
На берег чистый,
Увидишь ярко-желтый цвет
И золотистый.

Увидишь иву над рекой
И две березы –
Ненарушаем их покой,
Прозрачны слезы,

И добавляет листопад
Свеченья миру.
И коль на самый светлый лад
Настроить лиру,

То можно петь о том, как след
Живет и тает,
Как ярко вспыхивает свет
И пропадает.

* * *

Писал, не покладая рук,
Китайский мастер свой бамбук,
Писал бамбук, цветок и птицу,
Вселенной малую крупицу.
Писал и днем, и при звезде,
Всегда и всюду, и везде
Сосредоточенно, прилежно,
Холста касаясь кистью нежно,
Бамбук и птицу, и цветок –
Начало жизни и итог.

* * *

И говорим о том, о сем
Покуда в сумерках пасем
Сухой листвы стада овечьи.
И бесконечны наши речи
О будущем, о вещих снах,
Об ускользающих годах,
Неизживаемых обидах...
О том, о чем и вдох и выдох.